я забыла это пометить и оно ушло. но не все.

Хрупкость достойна того, чтобы быть созданной, даже несмотря на то, сколько она проживет. Мгновение может быть ценнее года, и романтика жизни не обязательно бессмысленный звук. Да, в любой момент прилипнет укроп к зубам, порвется платье, сорвется планировавшийся томным голос, а чувства покажутся неглубокими. Только пожалуйста, не говорите мне о необратимости, мне от этого больно. В мире и так полно НАСТОЯЩЕЙ необратимости, как при денатурации белков.
Людям очень не хватает умения прислушиваться. Причувствоваться.

Под ногами хрустели осколки ветра.
Мне говорил кто-то раньше, что не стоит ходить в заросли крайи, тем более так далеко, но сейчас предостерегающее лицо утопает в молочном тумане, а невнятные голоса отдаются едва различимым прибоем моей памяти.
Тут так тихо.
Насыщенный воздух приносит тонкий аромат тревоги. Я бы хотел его не замечать, но почему-то верю, что это очень важно. Что я кого-то люблю. Потому что что-то может быть важным только тогда, когда ты любишь: сейчас, в прошлом, в будущем, любишь как чистую идею или с солидной долей реальности - не важно.
Тут так светло.
Босые ноги хлюпают по бесконечной опалесцирующей поверхности, похожей на жидкий лунный камень. Я не ощущаю температуры. Идти вперед легко и приятно, тревога щемит внутри и согревает. Я все еще не понимаю, почему я здесь. Уцелевший ветер дует нежно и мягко, гладит прядью волос по носу. Слеза?
Пытаясь слизать языком каплю со щеки, улавливаю тихий приближающийся высокочастотный шелест. Пресная. Это дождь!
Дождь!
Восторг наполнил легкие, заставил тревогу понимающе отступить. И в тот момент, когда моих ладоней коснулись первые серебристые капли, волна воспоминаний снесла последнюю преграду.
***

Когда ему было лет 10, он подарил мне на 8 марта грейпфрут и диск с песнями Celine Dion. Долго уговаривала, чтобы грейпфрут мы съели пополам, а оставшуюся часть дня слушали песни. В последующие годы подарки были другими и не такими запоминающимися. Скажем, "полудушевные".
Иногда я вспоминаю, сколько по-настоящему приятных эмоций я ощущала, когда получала подарки от кого-либо. Один раз. Именно этот настоящий раз. Если вдуматься, у кого-то и такого не было. Мне даже посчастливилось. Хоть раз, но посчастливилось.

блин
ребята, если вдруг доберетесь в Прагу, то обязательно езжайте на бобслейную трассу.
это, блин, охуеннейшая штука.

Во втором классе у нас появилась учительница по рисованию. Она была очень красивой и доброй женщиной. Я таких больше до сих пор не встречала. На каждый урок она придумывала какую-то сказку, а мы ее рисовали, кто как представил. И она всех хвалила. Ни разу никого не наругала. Ни разу голос не повысила, но мы ее слушались.
Мама меня никогда не хвалила. И другие учителя никогда не хвалили. А она хвалила и даже по голове гладила каждый раз, когда подходила посмотреть на мой рисунок. Она всех нас любила, всех утешала, всем помогала нарисовать то, что не получалось: кому-то кролика, а кому-то и "вертинозавра". И откуда-то она знала, как выглядит последний еще лучше, чем мы сами.
Перед самым новым годом она попросила нас нарисовать по рисунку на выставку. В классе было 27 человек и под каждого выделили место на стене в классе.
Я очень хотела понравится своей любимой учительнице и нарисовала целых 13 рисунков! Все - только по одному, а я аж 13. Всю неделю каждый вечер я садилась за рисование и старалась так, как никогда еще не старалась.
Учительница, конечно, растерялась, но она не могла меня обидеть. Единственное - попросила забрать всего один рисунок, потому что 13 - несчастливое число. Она даже не обидела ни один мой рисунок - я сама выбирала, какой будет лишним. Более того, мне вручили грамоту. Мою первую и единственную грамоту за все школьные годы. И меня хвалили. И учительница гордилась мной.
Но она работала в нашей школе недолго. У нее появились свои дети и она ушла, чтобы всю любовь, которую получали мы, отдать двум совсем маленьким мальчикам. Тогда же она стала писать стихи о своих сыновьях. Их публиковали в местной газете и этот уже я гордилась ею.
После этого я видела ее всего раз. В больнице. Она сидела грустная, маленькая, прижав ладошки к коленям. Мне захотелось крепко-крепко обнять ее и сказать что-то хорошее, как она мне много лет назад. Но она не узнала меня. Да и не должна была. Это она дала мне что-то бесценное в жизни. А я всего лишь сдала ей рисунки…
Я не могла вылечить ее, не могла вернуть любовь в ее семью, не могла ничего… Во мне не было столько силы. А вот она, я уверена, могла бы накормить всех голодных детей мира гречкой с овощами, если бы ее жизнь оказалась хоть немножечко длиннее.

Ощущение ответственности за себя в большей степени стало навещать меня последний год-полтора.
И страх за себя начал иногда появляться. Но недостаточно. Да и у меня на него реакция неадекватная.
Меня просто парализует.
Не могу ничего начать делать до того времени, когда это не станет почти бесполезно.
То есть, в детстве боишься наказания. А сейчас вообще непонятно, чего бояться и что наказание. А если не бояться, то что испытывать. И из-за чего что-то делать. И как начать делать то, что решил. Люди об этом не задумываются, пока не теряют навык.

У пустоты белый цвет. Да.
Я не помню откуда я это знаю. Я ли это сказал? Кто-то другой? Почему белый?
Я не знаю.
Но я чувствую, что посреди чёрной земли. Чёрной настолько, словно её и нет вовсе - только белый цвет воплощает ничто.
Посреди этой черноты растёт башня. Башня из чёрного пламени, плотного настолько, что по нему можно ходить, что я собственно говоря и делаю. Вокруг башни парят камни сатурновым кольцом. Я не помню, что такое Сатурн. Это слово откуда-то из прошлого. Прошлого, которое теряется с каждым моментом времени. Если оно вообще здесь существует.
Если оно вообще существует.
На вершине башни чёрный обугленный символ, похожий на коготь орла.
Орёл. Я не помню что это. И вряд ли помню, что такое коготь. Но вокруг этого когтя вращаются восемь чёрных звёзд. Они жмутся к другу - по четыре на каждом полюсе. Они ярко светятся в своей черноте на фоне красных, чёрных, белых всполохов, похожие на прилив или биение сердца.
Оно прекрасно и изменчиво - это небо. Также изменчиво, как статично пламя чёрной башни.
Когда-то давно, когда я помнил что это неестественно и это сводило меня с ума - я ненавидел его. А сейчас я не помню собственного имени. И уж точно не помню, что естественно.
Я такой не единственный в этой башне. Много гостей и заключённых бродят по закоулкам и комнатам безликие и молчаливые. Они не видят друг друга, но никогда друг другу не мешают. Они тоже лишены памяти и даже самих себя.
Многие из них оказались в башне гораздо позже, чем я. Но она стёрла их.
Я не знаю, что отличает меня от них.
И не считаю важным.
Но я знаю, что когда башня стирает кого-то полностью- он рождается снова. Рождается прямо в башне и двери, что всегда закрыты - открываются по его желанию. Имеет значение только какую дверь он откроет первой. Куда ведут эти двери - я не знаю. Но я не помню, чтобы их когда-либо открывали с другой стороны.
Я знаю, что башня не может стереть меня.
И я захотел, чтобы что-то отличало меня от остальных.
Я захотел себе имя.

Какой экстаз напялить новенькие белоснежные кроссовки!

Вообще
Если на работе будут считать ебанутой, я не обижусь.
Я только что пришла весело помахивая свиной головой в пакете.

Проснулся Серый уже в машине. По крайней мере, в другом месте его бы не трясло так сильно, хотя шума двигателя было не слышно за дребезжанием кузова. Свет пробивался в дыры прогнившего тента. В голове Серого было гулко, а на душе необычайно противно. В попытке вспомнить события прошлой ночи, он хотел сесть на жестком полу, но оказалось, что руки связаны и уже не ощущаются. Тревога пришла вместе с воспоминанием о женщине на кровати. В голове охотника события сложились в четкую цепь: связалась и тень за стойкой, и комната с батареей, и стакан живительной влаги с новым типом снотворного. Новым, потому что биоблокада в крови не дала бы препарату развить поистине убийственный эффект. Оставались два вопроса — кому он понадобился, и как выйти из этой истории живым? Серый попытался перевернуться на спину, но мочевой пузырь настойчиво попросил не менять позу. Оттого пришлось ещё больше сконцентрироваться на планах похитителей, если он не хотел предстать перед ними в луже собственных испражнений. Итак, раз это была женщина, то он понадобился кому-то в Союзе, или по крайней мере, кому-то «извне». Следующим пунктом была его полезность — зачем таким серьезным и законспирированным — а другие бы не стали похищать человека из бара без намека на разговор — не очень удачливый охотник Серый? Нет, таким людям мог понадобиться только сетевой инженер и историк системных архитектур Ивиль Грей. Только вот вместе с пожизненной ссылкой на Тартар исчезали и все записи о биографии и профессиональных заслугах — власть Высшего суда Союза. Если эти таинственные люди что-то и знали, то осведомители у них куда выше, чем уличные попрошайки-гномы.
Машина въехала в какую-то тень и медленно остановилась.
***

Стол. Серый, холодный, металлический. Стены. Серые, сырые, гнейсовые. Даже лампа над головой белесая, серая. Тем контрастней на столе выделяются потеки крови — как настенные росписи начала 21 века. Мысль в голове Ивиля растворилась в звоне удара. Он даже не заметил, как открылась дверь в каменной стене.
— Хватит, Марк, я же говорила, это не обычный уголовник! — женщина в сером комбинезоне торгового флота метала молнии из глаз в садиста-охранника.
— Я лишь хотел сделать его сговорчивее, ком…
— Молчать! Отстегни мистера Грея и отдай ему вещи! — под гневным взглядом карих глаз начальницы, охранник быстро освободил запястья подопечного и положил перед ним пакет с содержимым куртки и самой курткой. Но его холодный взгляд ожег Грея, а змеиная улыбка заставили вспомнить что-то смутное и тревожное. Ивиль встал, растирая посиневшие руки, все-так они были глубоко под землей, что сказывалось на температуре. Женщина протянула руку:
— Прошу прощения за такое знакомство, мистер Грей, я командор Аманда Винч, директор по персоналу. Хотя мы с вами встречались в баре, если вы помните.
— Ну как же, такой зад трудно забыть, а наручники и коктейль со снотворным — тем более, — если Ивиль хоть что-то знал о переговорах, так это то, что нельзя показывать свою растерянность. А терялся он все больше. В конце концов, наглость — вторая натура. Или не так?..
— Прошу простить наши методы, но было важно доставить вас как можно быстрее, а вы к моему прибытию уже не могли членораздельно говорить.
Хоть было холодно, лицо пленника залила краска, впрочем, не стыда, а смущения. Все-таки дрянь гонит Эдвин, надо к нему наведаться, набить рожу.
— Думаю, нам стоит прогуляться. Заодно, я введу вас в курс дела, — они вышли в коридор, соединявшийся с магистралью электрокаров. Охранник замыкал шествие то ли как провинившийся, то ли по протоколу. В коридоре светили такие же тусклые лампы, как и в камере. Стены покрывала испарина, и на дата-центр помещение было совсем не похоже. Тогда зачем им мог понадобиться инженер-сетевик?
— Итак, мистер Грей, что вы знаете о Тартаре?
— Если вы об уроках истории, то я их прогуливал, пытаясь смастерить первого робота.
— Ну ничего, история здесь напрямую не скажется на вашей работе. Тартар — планета-суперземля, открытая в 2033 году по земному летоисчислению. Примитивная теплокровная жизнь на L-аминокислотах, вода, запасы тяжелых металлов и актиноидов — просто конфетка. Но, в силу особенностей исторического процесса, корабль с колонистами отбыл туда только в 2104, и это были не отборные сыны Человечества, как на Эдеме или Арктуре-4. Геологи, шахтеры, пираты, торговцы — шваль, которым достался уже устаревший боевой десантный крейсер. Спорят о том, почему с крейсера не сняли военное оборудование, но факт остается фактом. В 2134 они долетели до планеты и установили маяк для наведения ворот. В 2149 колония на поверхности насчитывала уже 10 000 человек, они торговали с тогда ещё Ассоциацией торговцев. А потом война, разрушенный маяк, потеря сообщения, потом восстановление, создание Союза. В общем, без малого 200 лет. И вот, переоткрытие планеты, торжественная церемония…
Они вышли на освещенную площадь — кольцо диаметром в сотню метров, к которому сходились шесть магистралей. Над и под ними виднелись такие же кольца. Внутри колодца колец высилась черная неровная колонна.
— Они оказались вполовину ниже нас, представляете? Ниже, но крепче физически, все-таки более сильное притяжение. Но на других подобных планетах этого не было! Они также лучше переносили радиацию, жару, пыль в воздухе — обычные люди умирают через 10-15 лет. Но что поразительней всего — они не считали себя людьми! Они называли себя гномами, имели свою религию и фольклор вперемешку с общеземным и не идентифицировали себя с нами! Хуже того, они откатились в техническом развитии на два века — утратили технологии чистой энергетики, космических полетов, квантовой связи. Забыли о том, откуда пришли. И никто! Никто не хотел ничего слышать о космосе или Союзе миров. Так мы заключили соглашение, по которому Тартар становился тюрьмой Союза, вводился запрет на частный и коммерческий флот. «Гномы» не протестовали ни минуты. Они просто отказались от мечты о космосе. Они знали о нем, но отказались. За это Союз предоставил гарантии невмешательства во внутренние дела Тартара, льготное налогообложение, развитие соцпрограмм и прочую чушь. Пока их не трогали, гномы проявляли необычайную индифферентность.
— Мда, занимательно, а можно позавтракать? — Ивиль уже несколько часов изнывал от голода и наконец достаточно освоился, чтобы попросить о еде. Вряд ли, если его хотят завербовать, будут морить голодом.
— О, простите, мистер Грей, я забыла, что вы прибыли после завтрака, иначе вас обязательно бы покормили, — мадам командор была не в своей тарелке и изрядно нервничала. — Прошу, пройдемте в столовую.